| Главная |
ВО ИМЯ ТЕХ, КТО ПОМНИТ, ВЕРИТ, ЛЮБИТ |
|
Самолет
из Нью-Йорка приземлился в Пулково
ранним вечером. Видно было, как за
стеклом иллюминатора мелкий дождь
сеется сквозь серое небо, покрытое
нахохлившимися сонными тучами. Долго
ждали трап. Нетерпеливые пассажиры, в
большинстве русские, толпились в
проходе, прихватив ручную кладь, толкая
друг друга объемистыми пакетами и
сумками. Вера
бездумно смотрела на лужи,
поблескивающие в отсветах огней, на
суетящихся снаружи людей, на капли,
стекающие по стеклу. Торопиться было
больше некуда. Вяло шевельнулась мысль
о том, есть ли у нее с собой зонт, но так
и ушла, не дождавшись ответа. Да и какая
разница? Весь
этот долгий перелет Вера пыталась
начать думать о своей теперешней жизни.
Жизни, которая началась два дня назад.
Должна была начаться, потому что
прежняя ее жизнь закончилась, а Вера не
умерла вместе с ней. Она почему-то
выжила, несмотря на то, что стало совсем
нечем дышать, что сердце замерло от
ужаса и превратилось в тугой саднящий
комок, подкатившийся к горлу. Маршрутное
такси остановилось на Московской
площади почти у самого Вериного дома.
Поднявшись пешком на свой этаж, Вера
открыла ключом входную дверь и вошла в
темную прихожую. Не зажигая света, она
прошла на кухню, машинально набрала из-под
крана воды и включила чайник. Села на
табуретку у окна. Совсем стемнело.
Внизу по Московскому проспекту
проносились машины, на домах горели
рекламные огни, по тротуару спешили
люди, прикрытые зонтиками. Они
торопились домой, где их ждали семьи,
ужин, телевизор. Только Вере больше уже
некого было ждать. -
Некого больше ждать... - произнесла она
вслух. Жесткий, болезненный ком
перекрыл дыхание и выдавил наконец
слезы, хлынувшие потоком.
Синди
была беременна, до родов оставались
считанные дни. Эти последние дни дались
ей очень трудно, под ее большими, почти
черными глазами легли темные круги. Она
с трудом передвигалась на отечных
ногах. Будущее пугало, настоящее не
радовало. Прошло уже десять дней, с тех
пор, как Марк был похищен в Афганистане.
Террористы затребовали невероятный
выкуп. Не просто деньги, но еще и
возвращение всех заключенных,
вывезенных в Гватенамо-Бей на Кубе.
Правительство на подобные требования
не отвечает. Синди было сказано, что
делается все возможное, но с каждым
днем надежда таяла. Марк
был тележурналистом и часто оказывался
в самых невероятных местах. Не было,
пожалуй, на Земле ни одной горячей
точки, откуда бы он не привозил
репортажи. И в Афганистане он был не в
первый раз. Еще во времена советской
оккупации, американское телевидение
платило ему хорошие деньги. Марк со
своей камерой следовал за моджахедами,
сидел с ними в засаде на советские
автоколонны, снимал бои, снимал
раненных и убитых, детей и стариков,
разрушенные дома, разбитую советскую
технику.
В
голове у Веры билась одна и та же
назойливая мысль: "Вот если бы я не
стриглась, Олег бы вернулся. Вот Светка
не стриглась..." Вера отгоняла ее от
себя, но мысль возвращалась опять и
опять, назойливая и глупая, как осенняя
муха. Света,
была соседкой по коммунальной квартире
в Пушкине. Они вместе проводили мужей,
старших лейтенантов в Афганистан. Вера
в тот год заканчивала институт, день и
ночь сидела над дипломом, еще брала
курсовые, чтобы занять каждую
свободную минуту. Она старалась устать
к ночи так, чтобы бездумно
проваливаться в сон, чтобы гнать от
себя мысли об Олеге. Ей казалось, что
она должна работать за двоих, чтобы он
вернулся домой и мог отдохнуть. Она
решила заработать на квартиру, чтобы
сделать ему сюрприз. Вера старалась ни
за что не допустить мысль о том, что с
ним может что-нибудь случиться. "Он
просто уехал в командировку, -
повторяла она про себя, - уезжал же он
раньше в летние лагеря, на учения. Вот и
сейчас... Да и служит он в Кабуле, там не
так опасно". Света
же ходила совершенно потерянная. Она и
раньше нигде не работала, занималась
немудреным хозяйством. Теперь
заботиться было не о ком, и она порой по
неделям не выходила на улицу даже в
магазин. Телевизор в ее комнате работал
не выключаясь, пока не заканчивались
самые последние передачи. Однажды
вечером Света пришла в Верину комнату с
очень важным, как она сказала, решением.
-
Я решила не стричься, пока Гена не
вернется! - торжественно заявила она.
Раньше месяца не проходило, чтобы не
была опробована новая стрижка. Вера
решила, что большей глупости ей слышать
не приходилось. Она не стала
разубеждать Свету, пусть, если ей так
легче. Но сама на следующий день
постриглась. И продолжала стричься
каждый месяц. За
два года у Светы, на удивление всем,
волосы выросли почти до пояса. Когда
Гена вернулся домой, его комиссовали
после тяжелого гепатита, Светка не
переставала повторять, что это она его
вытащила своими волосами. Вскоре после
этого они уехали сначала в Израиль, а
потом в Америку. От
Олега приходили нечастые, бодрые
письма. А через месяц после Гениного
возвращения пришло письмо от майора
Звягинцева, которого Вера знала по
училищу, что Олег пропал без вести.
Колонна машин, на одной из которых был
Олег, попала в засаду. Уцелевшие машины
душманы угнали, трупы убитых сбросили в
ущелье. Олега среди убитых не было.
Вместе с ним пропали еще два солдата.
Может быть их тела просто унесло горной
речкой, протекающей внизу, а может быть,
они в плену. Больше ничего так и не
удалось узнать за все эти годы. Вера
не допускала даже мысли о том, что Олега
больше нет. Она расписала дни по
минутам, стараясь не оставлять
сводного времени. Подрабатывала, где
только могла. Как-то жила. Если только
можно жить половиной сердца, дышать
половиной легких. Ловить себя на том,
что постоянно высматриваешь в толпе
знакомое лицо. Или просто ищешь
знакомые черты в каждом встречном
мужчине, вздрагивая каждый раз от
ложного узнавания. Но, когда в конце
концов наступала ночь, и она оставалась
наедине со своими мыслями, ее
охватывала такая звериная тоска, что
хотелось завыть громко, запричитать по-бабьи...
Она утыкалась лицом в Олегову подушку и
давала волю слезам. Эх, если бы у них с
Олегом был ребенок...
-
Генка, смотри - ведь это же Олег... точно
он... Это же Олег! - -
Ты чего орешь, какой Олег? -
Ты что, дурак? Семенов Олег из Пушкина...
в Афган вы вместе уходили! -
Не... не может быть! Точно... точно он!
Откуда это, что это за передача? -
Про американского тележурналиста,
которого в Афгане похитили, каждый день
про него говорят. Это из его старого
репортажа. Он с духами в засаде сидел! -
А Олег здесь причем? Как это он мог...
слушай, он же все это снимал... Гад! Он же
ему камеру в лицо прямо... -
Олег раненый... это же когда они в засаду
попали... да? -
Похоже... гады! Вон Пономарев лежит... в
нашей роте был... и еще... опять Олега
снимает... На
экране телевизора крупным планом было
лицо раненого Олега. Камера
отодвинулась, чтобы показать залитую
кровью грудь и голову, а потом опять
придвинулась настолько близко, что
видно было, как глаза Олега,
наполненные болью, начинают
покрываться пеленой. Он молчал. Молчал
и корреспондент. Слышны были выстрелы,
чьи-то гортанные крики, русский мат,
взрыв... Олег
закрыл глаза. Камера передвинулась.
Теперь на экране было видно горящие
машины на узкой горной дороге. -
Вас сюда никто не звал... - прозвучали
слова корреспондента на английском. Теперь
на экране была жена похищенного
журналиста, молодая беременная женщина.
Она, утирая время от времени слезы
ладонью, рассказывала о муже. Какой он
хороший журналист. Как он вел репортажи
из горячих точек. Сколько раз он бывал в
Афганистане во времена советской
оккупации. Передача
закончилась. Гена
выключил телевизор и повернулся к жене.
-
Послушай, а ведь он мог что-то знать об
Олеге... только теперь и сам... -
Надо Вере позвонить, она же так и ждет
его... - Света взялась за телефон. -
Подожди, так нельзя, нам же и сказать
нечего, да и сколько лет прошло... -
Ну вы, мужики, ни черта не понимаете! Мы
же сейчас Олега ее видели, ей любая
весточка нужна. Я звоню...
Выехать
Вере удалось только через неделю. Все
это время Вера старалась не думать о
том, что ей предстоит. Она ждала и
боялась встречи с женой американского
корреспондента. Гена, работавший
теперь тренером в каком-то элитном
фитнес-клубе, нашел человека, лично
знакомого с Синди. Правда, надежды на
встречу было немного. Это было понятно. В
последний день перед отлетом позвонила
из Нью-Йорка Светка, только что в
новостях сказали, что корреспондент
был убит. Оборвалась последняя ниточка.
Вера
решила, что она поедет все равно. Она
должна увидеть эту пленку, она должна
увидеть Олега. Ей казалось, что она
сможет понять, о чем он думал в те
минуты, она сумеет прочитать в его
глазах, услышать его мысли. И вместе с
тем, ей было очень страшно. Было очень
страшно увидеть его боль и кровь. Было
страшно от своей окончательной
беспомощности. "Не
может быть,- говорила она себе, - что я не
смогу понять, о чем он думал тогда,
глядя в объектив камеры. Мы всегда
понимали друг друга практически без
слов. Стоило мне подумать о чем-то, Олег
отвечал на мой вопрос. И со мной было то
же самое. А как я посмотрю в глаза Синди?
Мне бы нужно ненавидеть ее за то, что ее
муж снимал моего Олега в такие минуты.
Может быть, в самые последние минуты.
Нет, этого просто не может быть. Олег не
мог просто вот так умереть на этой
пыльной дороге под пристальным
взглядом кинокамеры. Каким чудовищем
должен был быть этот Марк, чтобы
наслаждаться, или хотя бы даже
свидетельствовать чью-то боль, кровь...
смерть... Так и хочется сказать, что
теперь и он получил по заслугам. Очень
хочется. Кара Божья настигла его. А есть
ли справедливость в чьей-то смерти?
Получается, что сейчас наказанными
остались я, Синди и ее крошечная дочка,
оставшаяся без отца уже на третий день
своей жизни". Еще
Вера очень боялась, что она не
сдержится и скажет что-нибудь, о чем
будет потом жалеть. Синди, конечно, не
виновата в том, что произошло. А виноват
ли Олег? Марк, конечно же, другое... "Что
мы собственно знаем о войне? Только то,
что нам писали в книгах и показывали в
кино. А бывшие фронтовики после Великой
Отечественной в основном молчали. Они
были приучены молчать. Как в тайге -
подал голос, а тебя тут же и сожрали". Верин
отец, прошедший от Курской дуги до
Берлина, рассказывал мало. Однажды
будничным голосом, просто
прокомментировав какой-то эпизод из
фильма, сказал, что ему вот также
пришлось идти на колокольню. Там был
фашистский пулемет, который сеял
смерть вокруг - казенный какой оборот,
отметила про себя тогда Вера. Командир,
не долго думая, указал на ее отца. Иди и
уничтожь. А как - твое дело. Один на... кто
его знает сколько. К счастью, там
оказался один немец. Когда они с немцем
встретились на лестнице, ведущей на
колокольню, патрон в пистолете у отца
заклинило. Немец метнул нож и
пригвоздил рукав отцовской шинели к
стене. Он замолчал. -
А дальше? -
А дальше - я здесь, а его нет... -
А как... ведь у тебя больше ничего не
было? -
Руки были... "Вот
он - мой самый лучший и самый добрый на
свете папка, - думала тогда Вера, -
счастье - он здесь и со мной!" Не
думалось тогда о том, что немец этот был
тоже человек, которого где-то дома
ждала семья, может быть, такая же дочка. "А
вот теперь мне нужно будет посмотреть в
глаза женщине, муж которой был
свидетелем смерти моего мужа. Женщине,
муж которой только что был убит в той же
самой стране. Как странно
распорядилась жизнь. Она привела его в
то же самое место, и поставила перед
лицом смерти. Что это - реванш, карма? И
еще - жизнь ставит нас с Синди лицом к
лицу. Чтобы что - показать нам всю
несправедливость того, что произошло,
или просто показать всю
бессмысленность того, что произошло?
Наших мужей больше нет, а мы остались
жить. У Синди будет расти дочка. Чем нам
теперь жить? Ненавистью друг к другу?
Или найти примирение в том, что жизнь
все расставила по своим местам? Или
просто достичь самого дна страданий,
катарсиса, оттолкнувшись от которого,
мы должны начать новую жизнь? В чем
будет смысл этой новой жизни?"
Синди
кормила маленькую дочку из бутылочки
детской смесью. Молоко у нее пропало,
когда ей сообщили о смерти Марка.
Афганцы прислали видеокассету с его
казнью. Синди
думала о том, что денег на счете в банке
осталось мало. Через пару месяцев нечем
будет платить по кредитам за новый дом,
за машину, за мебель для нового дома, а
еще счета... Медицинская страховка не
покрыла полностью госпитальный счет...
Кредитные карточки... Не говоря уже о
текущих расходах... Сколько
раз они с Марком говорили о том, что
нужно было застраховаться на случай
смерти, но все отодвигали это на
будущее. Вот и наступило это страшное
будущее. Они
поженились десять лет назад. Оба были
заняты карьерой, большую часть времени
проводили в разъездах, порой не видя
друг друга месяцами. Только год назад
решили, что пора наконец подумать о
детях. Да и время подстегивало. Синди
было тридцать семь, а Марку в этом году
исполнилось бы сорок два. Как они были
счастливы, ожидая дочку...
Синди
и Вера сидели напротив друг друга,
избегая смотреть друг другу в глаза.
Теперь обе испытывали откровенную
досаду. Зачем только нужна была эта
встреча? Что они могли сказать друг
другу? Они были чужими. Общим было
только то, что оба любимых человека
остались где-то далеко в страшном,
чужом Афганистане. Что могла
рассказать эта незнакомая русская
женщина о том, как она выжила, как
удалось ей не умереть за эти годы? Что
могла добавить Синди к тому, что Вера
уже знала? Что ожидала услышать от нее
Вера? Забытую подробность о том
страшном дне? Они
были чужими. Мало того, они были по
разную сторону фронта. Марк был
свидетелем смерти Олега. Свидетелем
его последнего дыхания, его боли. Синди
была его женой. Она любила Марка и
сейчас она тоже переживала его смерть.
Не менее страшную и не менее
бессмысленную. Послышался
плач ребенка. Синди молча вскочила и
выбежала в соседнюю комнату. Ребенок не
умолкал. Что-то с шумом упало на пол, и
послышался звон разбитого стекла. Вера
прислушалась, ребенок продолжать
плакать громко и требовательно. Войдя
в комнату, Вера увидела Синди, сидящую
на полу. По лицу ее градом катились
слезы, и дрожащими руками она собирала
осколки разбитой вазы. Вера подошла к
кроватке и взяла на руки девочку. Она
вдохнула теплый, детский запах, прижала
к себе крошечный сверток, такой
беззащитный, такой живой. Девочка
замолчала и открыла на Веру большие
голубовато-серые глаза. Она смотрела
очень серьезно, совсем не по-детски. Под
этим взглядом Верино тело обмякло, как-будто
кто-то выдернул из него тот железный
стержень, на котором оно держалось все
эти годы. Вера опустилась обессилено на
пол рядом с Синди, и они заговорили
одновременно, на двух языках о том, что
было на душе. Они и не замечали, что
говорили на разных языках, каким-то
образом они понимали друг друга. Горе
уничтожило то, что стояло между ними.
Теперь это были две вдовы, потерявшие
мужей, принесенных в жертву
бессмысленному Молоху. Это были две
женщины, объединенные Горем...
|
